Александр III. Самый русский царь — 180 лет исполняется императору Александру III, родившемуся 26 февраля [10 марта] 1845. Александр III – один из самых популярных и любимых в современной России русских императоров. Только за последние годы ему открыто два памятника в его любимых резиденциях – Ливадии в Крыму и Гатчине под Санкт-Петербургом. Причем оба памятника открыты в присутствии президента России. К сожалению до сих пор стоит во дворе Мраморного дворца замечательный памятник работы Паоло Трубецкого. Даже если вернуть его назад на Знаменскую площадь, ныне площадь Восстания, нельзя, то хорошо бы подыскать ему в северной столице другое приличествующее место. Но лучший памятник Александру III создал, конечно, Илья Репин. «Прием волостных старшин императором Александром III во дворе Петровского дворца» Ильи Репина, посвященный событиям майской коронации 1883 года в Москве – это больше чем просто парадная картина. Это своего рода идеологическая икона царствования – русский дух, единение царя и народа помимо средостения бюрократии и притязаний революционной интеллигенции.
Как и положено истинно русскому царю Александр III предстает с густой длинной рыжей бородой. Его военная форма, реформированная на национальный манер, предельно проста и, за вычетом орденов и аксельбантов, напоминает скорее одежду домовитого крестьянина – барашковая шапка, высокие сапоги, на боку сабля. Чиновники где-то далеко на заднем плане, а вокруг крестьяне – большинство великороссы, но есть и малороссы, белорусы, татары. Они встали почтительным полукругом, как бы ограждая императора от внешней угрозы и крамолы. На переднем плане круг разомкнут, в нем оставлено место для зрителя картины, который приглашается встать в ряды этой священной дружины, защищающей государя.
Впервые за послепетровскую эпоху между самодержцем и народом нет бросающегося в глаза внешнего культурного различия.
«Носитель идеала» — так назвал Александра III русский мыслитель Лев Тихомиров. Бывший народоволец знал, о чем говорил: государь не только помиловал соратника цареубийц, но и предоставил ему возможность начать жизнь сначала. Тихомиров стал издателем консервативной газеты, религиозным и политическим философом, одним из идеологов столыпинских реформ.
Идеальным в Александре III было сочетание твердости настоящего русского самодержца, гибкого, живого, восприимчивого ума и четкого понимания национальных интересов России: мир с позиции силы, ускоренное индустриальное и научно-техническое развитие, самобытность культуры.
В его устах знаменитая триада «Православие, Самодержавие, Народность» звучала не как защита обветшавшего прошлого, а как прорыв в будущее. Православие — цивилизационный суверенитет. Самодержавие — твердая рука, проводящая преобразования, не допуская анархии и не давая внешним врагам даже помыслить о нарушении мира. Народность — развитая промышленность, культура, быт — в конечном счете, подлинный демократизм, который не раз отмечали как характерную черту императора.
При внимательном изучении личности и деятельности императора Александра III поражает контраст с той злобной либерально-большевистской карикатурой на царя, которой нас потчевали больше столетия. Куда девается грубый одномерный «бегемот на комоде», который чеканит крепкие, но грубоватые афоризмы (большинство из которых апокрифично). Который якобы, держит в голенище фляжку с коньяком. На деле царь крепкого алкоголя не любил, не бывал пьяным никогда, предпочитая тонкие виноградные вина. Именно поэтому император поддержал инициативу князя Голицына по созданию винодельческих центров в Крыму и на Кавказе – Массандры и Абрау.
Перед нами предстает исключительно умный и образованный человек с глубокими и твердыми убеждениями, способный на равных общаться с историками, писателями, художниками, политическими мыслителями и направлять всех их на пользу дела и благо России.
Пропагандистская деинтеллектуализация русских монархов, требовавшая изображения их безграмотными некомпетентными солдафонами, помешанными на сохранении самодержавия любой ценой, и направляемыми придворными камарильями давно уже парализует адекватное понимание нами истории Российской Империи.
И особенно чувствительно это искажение именно в случае с Александром III, одним из наиболее идеологически последовательных русских государей, воплощавших всей своей деятельностью ясную политическую и культурную программу.
Уже с середины 1860-х годов царский сын, а затем наследник-цесаревич оказался в центре идейно-политической борьбы, воплощая в себе все надежды той группы консервативных интеллектуалов, которых обычно называли «русской партией».
Эта группировка охватывала консервативных националистов-западников, как золотое перо Империи Михаил Никифорович Катков и его окружение, почвенников, как Федор Михайлович Достоевский, славянофилов, как Иван Сергеевич Аксаков.
Между славянофилами и консервативными националистами могли кипеть горячие споры, но в главном они были едины – укрепление веса в империи русского начала, подавление сепаратизма и, прежде всего, польской крамолы, неприятие как революционного радикализма, так и «аристократического интернационализма» бюрократии.
В эпоху царя освободителя Александра II русские патриоты всех направлений составляли влиятельную оппозицию правительственному курсу и цесаревич был неформальным лидером этой оппозиции.
Ключевым лицом осуществлявшим связь наследника с поддерживавшим его политическим лагерем был Константин Петрович Победоносцев, сохранивший свое влияние и впоследствии, но было бы нелепо представлять дело так, что обер-прокурор единолично формировал идеологию Александра III и как «дядька» говорил сперва цесаревичу, а затем царю – что думать и что делать.
Александр Александрович был внимательнейшим читателем «Московских ведомостей» Каткова и изданий Аксакова, поддерживал постоянную переписку с князем Мещерским, имевшим несколько скандальную репутацию, но чрезвычайно энергичным консервативным деятелем, поддерживавшим (как и Катков, и Победоносцев) еще одного видного деятеля русской партии этой эпохи – Достоевского.
Вопреки широко распространенному мифу, Александр III никогда не провозглашал публично лозунг «Россия для русских», как это делали Катков или генерал Скобелев.
Эти слова считали девизом его царствования современники: «Отпустив длинную бороду, надев русский кафтан с широкими шароварами и русские сапоги, подпоясавшись русским кушаком, Государь дал понять и другим народам и русским инородцам и космополитам, что его заботой будет не весь земной шар, даже не Европа, а Россия, паче всего то, что безвозвратно покончена в ней та политика, которая в прежние времена вытаскивала из огня каштаны для других государств. Русские реальные жизненные интересы – вот начало и конец… политики нашего Государя… Александр III молча думал: Россия для России» – писал в очерке об императоре историк Назаревский.
Александр III запомнился не лозунгами, а реальной политикой по созданию культурно монолитной, сплоченной общим национальным духом Российской Империи.
Эта энергичная политика столь основательно осуществленная в столь короткий срок не придумывалась на ходу. Александр III вдохновлялся образом Михаила Николаевича Муравьева Виленского, легендарного защитника русского дела, разгромившего польское восстание в Северо-Западном крае.
Еще 3 февраля 1876 года цесаревич Александр Александрович записывает с воем дневнике, что остался дома чтобы прочесть записки Муравьева об управлении Северо-Западным Краем, попавшие к нему, очевидно, в рукописи. «Замечательный умный и энергичный человек, и как он сразу повел дело, просто чудо!» — восхищался будущий император выдающимся русификатором, с которым был знаком и лично.
Во всей национальной политике Александра III последовательно ощущается это энергичное «муравьевское» начало. Муравьевская модель русификации национальных окраин была взята за основу в годы правления Александра III.
Жесткую русификацию Прибалтики – Остзейского края невозможно понять, если не помнить «Письма из Риги» и «Окраины России» Юрия Самарина и опубликованные в самом начале царствования очерки Николая Лескова «Иродова работа», обличавшие уступки петербургской бюрократии немецкому засилью.
Плодом этой идеологической подготовки стали такие решительные действия как перевод делопроизводства в крае на русский язык, русификация Дерптского университета, возвращение городу, где он был расположен, русского имени Юрьев.
Подорвали ли эти решительные меры мир и согласие в империи? Проверкой результатов александровской русификации стала Первая мировая война. Ни один из «русских немцев» не изменил Российской Империи. Одержанная генералом Ренненкампфом победа при Гумбинене стала роковым поворотом, который обрек Германию на неминуемое стратегическое поражение. В конце ХХ века Русскую Православную Церковь возглавил патриарх из знаменитой остзейской фамилии Ридигеров. Меры Александра III стимулировали органическое слияние остзейского дворянства с русской нацией.
Еще будучи наследником Александр III выступает инициатором и попечителем создания Исторического музея, средоточия национальной памяти, создаваемого в содружестве с Иваном Забелиным и отцом русской археологии Алексеем Семеновичем Уваровым.
Среди историков царь всегда был на равных, говорил с ними как профессионал с профессионалами и пользовался их искренним уважением и любовью. Иван Цветаев, отец поэтессы и первый директор московского Музея изящных искусств отмечал: «Особые симпатии Государя к науке отечественной истории, русской археологии и истории искусств всем известны, как известно всем образованным людям и то, что Государь при всех своих многосложных трудах находил время быть действительным председателем Императорского русского исторического общества и лично участвовал в его заседаниях».
Александр III был крупнейшим меценатом эпохи, вступившим в знаменитое соперничество с Павлом Третьяковым. При этом он сделал идейную и культурную ставку… на передвижников. Вопреки ощущавшемуся в их творчестве народническо-демократическому духу «передвижники, цитирую, были симпатичны Александру III национальной проблематикой, понятной ему реалистической манерой».
А народно-демократический дух? Разве сам царь не близок к народу и не трудится для его блага с утра до ночи? Столкуемся. С поддержкой царя именно живопись передвижников ложится в основу национальной школы живописи, расцветают таланты Васнецова, Сурикова.
Царь поддерживает даже «Запорожцев» Репина, показавшись Третьякову слишком украинскими – он видит в картине манифест могучего русского духа, того, что передал Гоголь в «Тарасе Бульбе».
В конечном счете, недавние бунтари привлекаются к реформе Академии Художеств, а основной темой новой русской живописи становится величие русской истории.
Короткое царствование Александра III – это взлет не только живописи, но и скульптуры и архитектуры. Русское зодчество окончательно обретает свой неповторимый стиль и пора уже избавиться от советских пропагандистских приставок «псевдо-». Характерно, что те же, кто говорит о «псевдо» русском стиле об абсолютно аналогичном западном явлении говорят «неоготика».
В архитектуре император начал утверждение нового варианта русского стиля, решительно отклонив все предложенные проекты Храма на Крови в Санкт-Петербурге. Предлагавшиеся проекты были выдержаны в неовизантийском стиле, которому симпатизировал убитый император Александр II. Однако Александр III подчеркнул, что ни один из них не выражает в должной мере русскую идею, а только русская идея способна одолеть смуту. В качестве образцов русского стиля император рекомендовал архитекторам обратить внимание на храмы древнего Ярославля.
Во втором конкурсе победил проект Альфреда Парланда и архимандрита Игнатия (Малышева), который и был реализован. Проект предельно отвечал выраженному императором пожеланию – это шатровый храм в русском стиле с узорочьем, выражающий центральную для оригинальной древнерусской архитектуры идею устремленности ввысь и обращенности к внешнему миру, доминирование экстерьера над интерьером. Была очевидна его ассоциативная связь и перекличка с московским храмом Покрова на Рву.
Спас на Крови был, по сути, частичкой Москвы в самом центре Петербурга. В этом содержался своеобразный ответ Александра III на призыв публициста Ивана Аксакова, прозвучавший после цареубийства: «В Москву! В Москву!». «Последний славянофил» призывал царей покинуть западнический, чуждый органической русской жизни Петербург и вернуться в Москву – средоточие Православия, Самодержавия и Народности. Художественная программа Спаса на Крови содержала утверждение – царь не бежит из Петербурга в Москву, а принесет Москву в Петербург, утвердить русские начала на берегах Невы, так сказать в самом логове противника.
Хотя Александр III и не перенес столицу в Москву, но именно его попечением сердце столицы Красная площадь приобрела узнаваемый для всех национальный стиль – Исторический Музей, Торговые ряды – всё русское и по-русски, хотя без всякой этнической предвзятости создают эту красоту архитекторы Шервуд и Клейн.
Последователь учения Николая Данилевского о самобытности русского культурно-исторического типа Владимир Шервуд подчеркивал главенствующую роль Кремля в определении русской национальной архитектурной идеи: «Цельность русской идеи и способность наших предков осуществлять её в зодчестве проявилась не только в отдельных домах, но и во всем Кремле… в нем каждый элемент свидетельствует о духовной и государственной жизни народа; Кремль есть целая поэма, полная чувства и мысли… группа зданий, по видимому разъединенных друг от друга, есть цельность и единство. Вот такого единства мы должны искать в наших зданиях». И в самом деле Шервуду удалось так построить Исторический Музей, что он гармонично влился в ансамбль Кремля, так что невозможно даже предположить его более позднее происхождение.
Там, где не существовало готовых рецептов, как в древнерусской церковной архитектуре, архитекторы русского стиля вели поиски решения проблемы больших объемов, освобождения русского стиля одновременно и от камерности от монотонности. Оригинальным решением оказалось предложенное Александром Померанцевым для Верхних Торговых Рядов (ныне ГУМ), — масштабного сооружения 1888-1893, которое завершило и достроило ансамбль Красной Площади, заменив предшествовавшую классицистическую постройку.
Верхние Торговые Ряды выполнены примерно в том же декоративном ключе, что и Исторический и Политехнический Музеи – в них присутствуют все элементы русского стиля – башенки, узорчатые оконца, арки. Фасад здания украшают многочисленные мозаичные иконы. Однако за этим фасадом упаковано огромное пространство, которое технологически решено средствами модерна – чугунные мостики между галереями, гиперболоидные конструкции стеклянных крыш, обширные разомкнутые пространства торгового пассажа под внешностью старорусского терема.
Если Храм Спаса на Крови был манифестом той идеологии с которой Александр III пришел к власти, что Верхние Торговые Ряды были манифестом завершения его царствования – сохраняя свою национальную, религиозную и цивилизационную идентичность Россия устремляется по дороге промышленного рывка и индустриализации при помощи новейших технологий и материалов осваивая свои огромные пространства в экономическом и гражданском отношении.
Полученное Александром III прозвание «Миротворец» было напрямую связано с политикой отказа от войн за чуждые интересы, последовательно проводившейся царем. Царь-славянофил решил стать своеобразным антиподом Петру Великому. Тот осуществлял модернизацию России через изнурительные, выматывающие народные силы войны, а сущность преобразований полагал во все большем отчуждении России от собственной оригинальной цивилизации, зримым символом чего было бритье бороды.
Первым вернувший себе бороду Александр III решил продвигать Россию в будущее через возвращение к самой себе, через обретение все большей национальной оригинальности в цивилизации и путем по возможности мирным, сберегающим силы народа для внутреннего развития или уж для большой битвы, но битвы за свои коренные интересы. А то что к битве царь тоже готовился серьезно показал тот факт, что потом еще полвека Россия сражалась в великих битвах винтовками Мосина именно при нем принятыми на вооружение.
Однако главным «фронтом» без победы на котором у русской державы в ХХ веке не могло быть будущего была экономическая модернизация, индустриализация, со всей решительностью начатая именно по решению Александра III. И здесь снова император проявил себя в качестве волевого, вдумчивого и независимого в суждениях мыслителя.
В наследство от отца государю досталась страна в экономическом хаосе, с катастрофически подорванным государственным бюджетом, высоким уровнем коррупции (в которой охотно участвовало окружение морганатической супруги Александра II княгини Юрьевской). Символом этой коррупции была не работавшая на страну система частных железных дорог.
Эту страну населяли десятки миллионов крестьян, которые после освобождения от крепостничества оказались экономически «лишними» вне экономической системы помещичьих хозяйств. Так же как лишними в экономическом смысле оказались и большинство помещиков. В результате страна регулярно переживала недороды, которые стремившаяся создать черную легенду прогрессивная печать перекрещивала в «голод». И накаркала-таки неиллюзорный голод с миллионами жертв в ХХ веке, устроенный самыми что ни на есть прогрессистами.
Что еще показательней, в общественном мнении Империи существовал своего рода антииндустриальный консенсус. И «правые» дворянские консерваторы и «левые» радикалы народники одинаково были уверены в том, что России не нужно становиться на путь индустриального капитализма с его обнищанием масс, «рабочим вопросом» и социально-экономическими проблемами. Пусть Россия минует капитализм (народники считали, что она сможет скакнуть прямо в аграрный социализм), а заводы и фабрики пусть строят немцы, которые и продадут нам все необходимое в обмен на русский хлеб.
Эта экономическая стратегия обрекала Россию и на определенную внешнюю политику – быть вечно пристяжной при усиливающейся Германской Империи, держать открытым для неё рынок, не пытаться развивать собственное производство и не слишком спорить с Берлином в геополитических вопросах.
Лишь небольшая группка людей – все тот же публицист Михаи Катков, регулярно писавшие в его газете профессор-математик Иван Вышнеградский, молодой железнодорожник Сергей Витте, наконец, выдающийся химик, организатор нефтяной промышленности и экономист Дмитрий Менделеев выступали с других позиций, опиравшихся не на догмы Адама Смита или Маркса, а на труды теоретика национальной политической экономии и протекционизма Фридриха Листа.
России нужно закрывать свой внутренний рынок и развивать инфраструктуру и промышленность, осваивать свои богатства и свое пространство. Царь долго готовился, собирал бюджетные ресурсы, назначил Вышнеградского министром финансов, а Витте управляющим железными дорогами с четким заданием – провести национализацию инфраструктуры и осуществить строительство Великого Сибирского Пути.
И вот последовала Революция Сверху, равных которой история России знает не так много. Если можно спорить, живем ли мы еще в реальности созданной революцией 1917 года, то в том, что в реальности, созданной в 1891 году Россия прожила весь ХХ век и живет до сих пор сомневаться нельзя.
В 1891 году был введен покровительственный таможенный тариф, который заложил экономические предпосылки русской индустриализации. Под тариф была подведена масштабная теоретическая база Менделеевым (не менее важный его труд, чем периодическая таблица) – подробная роспись тех отраслей, где русский рынок нуждается в защите в интересах импортозамещения, и тех, где он должен быть открыт к своей же выгоде.
«Знаменем самостоятельности и немечтательного прогресса России» — назвал новый тариф ученый.
Разумеется, прямым следствием тарифа стала таможенная война с Германией, которая и получила львиную долю убытков от русской Декларации экономической независимости. В основе великого расхождения России и Германии лежали не столько вопросы европейского равновесия и, тем более, не капризы отдельных лиц, а именно вопрос о самостоятельной индустриальной субъектности нашей страны.
Но это потребовало и геополитической переориентации – Александр III сделал решительный шаг к русско-французскому союзу.
Летом 1891 в Кронштадт прибыла французская морская эскадра, а в залах царской резиденции зазвучала «Марсельеза». Шокировавший Берлин и Вену союз консервативной монархии и республики имел не только геополитическое измерение поставить Германию «в два огня», но и экономическое. По мысли И.А. Вышнеградского французские капиталы, не находившие достаточного применения на родине, должны были начать работать на русскую индустриализацию и они исправно работали до самого большевистского дефолта в 1917. Впрочем, не забудем, что в 1890-е годы во французской политике доминировали консервативные националисты, свергнутые лишь в результате раскручивания скандала вокруг «дела Дрейфуса».
Россия начала создание великой промышленности, продолжившееся в царствование Николая II. К началу эпохи потрясений в 1917 страна уже была динамично развивающейся промышленной страной и советская индустриализация не так уж и много прибавила к созданному в царскую эпоху фундаменту (особенно если вспомнить экономический регресс 1920-х, последствия которого мы, строго говоря, не преодолели и по сей день).
Ну и, наконец, самым славным деянием великой экономической революции 1891 года стало начало строительства Великого Сибирского Пути – Транссиба, первой, и строго говоря, единственной в мире глобальной железнодорожной магистрали. Чтобы оценить масштаб содеянного достаточно вспомнить судьбу двух других масштабных железнодорожных замыслов геополитических конкурентов России. Трансафриканская дорога Каир-Кейптаун, о которой грезил Сессиль Родс, так никогда и не была построена. Замысел кайзера Вильгельма, Багдадская железная дорога, был осуществлен тогда, когда лишился всякого практического смысла – единый путь от Берлина до Басры оказался невозможен, разрезан множеством непрозрачных границ.
И только Транссиб стал грандиозным памятником инженерной, экономической и геополитической мощи русской империи. Он навсегда соединил Сибирь и Дальний Восток с Россией, покончив с их полуколониальным статусом. Он стал основой стратегического маневра, не раз определявшего судьбы России (самый важный случай – осень 1941, когда спасения Отечества было немыслимо без переброски дивизий по «царским» железным дорогам). Александр III верно понимал главное – в огромной России для экономического рывка нужно время и обеспечение отдачи от масштаба, что невозможно без развития современных коммуникаций.
Разразившийся в 1891 году недород еще раз подтвердил правоту мысли царя. Никакого «голода» о котором трубила пресса не было. Не было и никакого «голодного экспорта» (рассказы о нем внедрялись в интересах пострадавшей от новых таможенных тарифов и индустриальных планов Германии). Хлеб в стране был, но нужен был маневр запасов из губернии в губернию, а это невозможно было без единой транспортной и железнодорожной сети. Созданием такой сети и занимались царь и его наследник.
«Александр III сознавал, что Россия может сделаться великой лишь тогда, когда она будет страною не только земледельческой, но и страной промышленною, что страна без сильной обрабатывающей промышленности не может быть великой… Он твёрдо настаивал на введении протекционистской системы, благодаря которой Россия ныне обладает уже значительно развитой промышленностью, и недалеко то время, когда Россия будет одною из величайших промышленных стран» — писал помогавший и Александру III и его сыну министр и теоретик национальной экономики С.Ю. Витте.
Впрочем, приписывать Витте, как иногда делают в современной историографии, решающую роль в преобразованиях можно лишь из предубежденности к русским самодержцам и их роли в управлении страной.
Национальная культура, национальная экономика, национальная внешняя политика – таковы были «три кита» на которых Александр III хотел основать великое будущее России. Царь мечтал, как признавался он в письме супруге, «доказать всей изумленной испорченной нравственно Европе, что Россия та же самая святая, православная Россия, каковой она была и при Царях Московских и каковой, дай Бог, ей остаться вечно!».
В ХХ веке, после несвоевременной и трагической кончины Александра III, Россия, казалась, бесконечно удалилась от этого идеала. Но вот прошло почти полтора столетия и многие и в реалиях, и в замыслах возвращается на круги своя. Идеал царя-славянофила сегодня представляется нам снова актуальным и достижимым. И если это так, то потому, что сам государь Александр Александрович не только сформулировал этот идеал, но и потому, что за свое очень короткое царствование заложил под свою мечту прочнейший фундамент, никуда не исчезнувший и сегодня.
Егор Холмогоров
(29)